"Engaged"
Примечание: прошу прощения тех, кто не знает английского, просто для меня иначе этот рассказ не имел бы никакого смысла.
Его губы были мягкими и теплыми. Темные карие глаза были закрыты. Ресницы изредка вздрагивали. Дыхание было глубоким. Она нежно провела рукой по коротким темным волосам и хотела уже нежно прижаться к его груди…
Противный треск прорвался в сонное царство, вырвав Марго из объятий ее любимого. Она резко села на кровати, с трудом дотянулась до будильника и выключила его. За окном была еще темная ночь, но девушка знала, что сейчас по утрам не бывает светло, и это делало ее подъем еще более мучительным. С каждым днем сон все сильнее закутывал ее в свой кокон, из которого было так нелегко вырваться. Чуть не плача от бессилия Марго поднялась и, бесшумно ступая по мягкому ворсу ковра, подошла к окну. Так и есть: в доме напротив уже зажглись несколько ярких огоньков в окнах. Они кажутся странными и одинокими в этой темной, холодной заснеженной пустыне. В соседней комнате зажегся свет и послышалось тихое чертыханье.
-Лина… - в ужасе подумала Марго. Я опять ее разбудила…
Не зная, что делать, девушка заметалась по комнате. На пороге появилась фигура второй девушки. Она щелкнула выключателем и пространство озарилось ярким, ослепляющим светом. Лина была в розовой пижаме с дурацкими белыми облачками. Ее длинные рыжие волосы сбились в колтуны и являли собой довольно забавное зрелище, но обеим девушкам явно было не до шуток. Лицо Лины было заспанным, на щеках отпечатались следы подушки, глаза-щелки злобно смотрели на Риту.
-А теперь объясни мне, зачем надо было ставить будильник на шесть утра, – голос девушки звучал делано-ласково, но все лицо побагровело.
Марго же, напротив, побледнела. Она не могла сказать ничего нового подруге, кроме как «я не могу опаздывать».
-Ладно, раз уж разбудила… - Лина неожиданно сменила свой агрессивный тон на ласково-ворчливый, - Тогда готовь завтрак, а я пойду, поваляюсь еще немного… - Она зевнула и шлепая босыми ногами по холодному линолеуму удалилась назад в свою комнату, где тут же щелкнул выключатель.
Марго вздохнула. Будить Лину теперь было нельзя до восьми, иначе она снова станет злиться.
-Можно подумать, что мне легко вставать. – Пробурчала девушка. Она надела халат, теплые тапочки и отправилась на кухню – готовить завтрак.
Сидя за столом, покрытым липкой клеенкой она рассеянно думала о своем сне. Ей снова снился он. Марго знала, что для нее значит только одно это слово «ОН», которое ей было больно даже произносить вслух.
Невидящими глазами девушка смотрела в учебник химии, медленно помешивая ложечкой остывающий чай.
-Не сейчас, Марго! –
она заставила себя оторваться от приятных мыслей и со скукой посмотрела на параграф, который читала. Название ни о чем ей не говорила, как и длинные до умопомрачения предложения, пересыпанные неизвестными терминами. Чай быстро остыл и покрылся неприятной пленкой. Рита с неприязнью хлебнула переслащенного напитка и, скривившись, посмотрела в окно. На улице светлело. Огоньки в окнах теперь светились не сиротливо, а напротив – весело. Только Рите было не до веселья. Она еще раз мрачно взглянула в учебник и закрыла его. Сегодня был ответственный день – зачет по истории, контрольная по химии, практическая по географии… Марго усмехнулась. Практическая по географии… Что же они, землю измерять будут? Или поедут на золотые прииски?..
Убрав со стола чашку с недопитым чаем, Марго быстро переоделась в форму и начала складывать книжки в сумку. Покончив с этим, она подошла к зеркалу. Из-за блестящей поверхности на нее смотрела некрасивая худая девушка. Ее большие темные глаза были красными и заспанными, под ними залегли темно-багровые тени. Жидкие волосы казались грязными и сальными и были зачесаны в неприметную косичку. На лбу красовалась очередная россыпь нежных беловато-розовых прыщиков, сама же кожа была изжелта-серой. Марго вздохнула: ЭТО она видела каждый день, каждое утро. Она была серой мышкой, на которых обычно не обращают внимания. Девушка, будто стараясь найти себя привлекательной, покрутилась перед зеркалом. Черная одежда сильно старила ее, не добавляя привлекательности. Рита вздохнула еще раз и посмотрела на часы.
-Пора. – Она тихо вошла в комнату Лины и присела рядом с сопящей подругой на кровать.
-Лина… Пора вставать… - прошептала она и погладила девушку по волосам. Из-под одеяла послышалось бурчание. Марго знала, что Алина проснулась и, несмотря на свое дурное расположение духа, все равно встанет и пойдет в институт.
-Лина… Я пойду, а ты вставай… - Это было уже лишним. Одеяло откинулась, Лина села на кровати и включила ночник.
У Риты вырвался невольный вздох зависти: Лина, даже после сна, была гораздо симпатичнее подруги. Она провела рукой по золотисто-медовым волосам и промямлила:
-Ага, сейчас встаю… У тебя сегодня… Восемь уроков, да? А потом еще театралка… Ладно, сейчас встаю. Буду тебя ждать с ужином. – Она весело улыбнулась.
-Ну конечно ей весело… - подумала Рита. - Она-то выспалась.
-Все, я ушла… - Марго накинула серое тяжелое пальто, которое делало ее плечи квадратными, перекинула через плечо тяжелую сумку с учебниками и вышла из дому.
На улице было все еще темно. Фонари тускло освещали скользкий тротуар, прохожие спешили на работу, постоянно оскальзываясь и хватаясь за столбы и заборы.
Марго медленно шла по заснеженной тропке, ведущей к ярко освещенному зданию лицея. Войдя в холл, она увидела стайку одноклассниц, которые весело болтались по раздевалке. Марго быстро прошла к скамейке, переобулась, повесила пальто на вешалку и, стараясь остаться незамеченной стала пробираться к коридору.
-Ритка! Привет! А чё у тебя на голове такое? – неожиданно крикнула одна из девушек.
Лицо у Марго покрылось пунцовыми пятнами. Она, не глядя, пригладила волосы и, улыбаясь, посмотрела на девушек. Они были хороши. Одна лучше другой. Пышные волосы, умело накрашенные выразительные глаза, стройные фигуры, высокие каблуки и умопомрачительные наряды.
-Ритка, колись, ты домашку по ин-язу сделала? Дашь списать? – к Рите подлетела Соня – самая красивая и одновременно неприятная девушка в классе. Ее часто за глаза называли потаскушкой: она была женственнее, чем все остальные, носила блузки с огромным вырезом и была известна всей школе своими любовными похождениями и грудным смехом. Рита потупилась и кивнула.
-О, отлично! Давай тетрадку! – скомандовала Соня.
Девушка начала рыться в огромной сумке, а красотки обступили ее кругом, башнями возвышаясь над ней. Они с интересом и насмешкой смотрели на этого гадкого утенка. Наконец Рита отыскала нужную тетрадь. Она протянула ее Соне, снова заливаясь краской. Соня быстро выхватила тетрадь и, чмокнув Риту в щеку, умчалась списывать. За ней гуськом потянулись и все остальные девушки.
Марго поплелась в кабинет истории, где просидела в одиночестве, пока не прозвенел звонок.
Когда прозвенел звонок, кабинет наполнился гогочущей толпой, который назывался просто 9 «А».
Несколько минут спустя в класс вошла раздраженная учительница истории. Она быстро разложила на столе билеты и попросила поднять руки всех, кто готов к отчету. Рита робко подняла руку, но, заметив что больше рук нет, быстро ее одернула.
-Галина Ивановна… - заискивающе пропела Соня, - может быть на следующем уроке… Видите, никто не готов… Она подняла свои большие бесстыжие глаза на учительницу, придавая им самое наивное и искреннее выражение.
-Зачет сегодня, хотите вы этого или нет. – Отрезала Галина Ивановна.
-Ну Галина Ива…
-Сегодня! – Рявкнула учительница. – И если вы не готовы – это ваши проблемы!
Она вытащила из ящика стола журнал, и еще раз изучающе посмотрела на класс. Ее взгляд невольно встретился с открытым и доброжелательным взглядом Риты. Она единственная не прятала глаз, на ее лице была печальная улыбка обреченности. Учительница улыбнулась в ответ и поманила Марго пальцем.
Рита поднялась и подошла к учительскому столу. Галина Ивановна указала ей на разложенные билеты.
-Ну… была – не была… - Рита судорожно вздохнула и вытащила первый приглянувшийся билет. Ее лицо просветлело и она, сев за парту, стала что-то быстро писать на листке бумаги. Через пару минут все было готово. Учительница внимательно, не перебивая слушала девочку. Рита говорила медленно, с расстановкой, но довольно сбивчиво. Когда она закончила повествование, Галина Ивановна улыбнулась и разрешила ей сесть на место.
С улыбкой Рита заняла свое место. За партой с ней никто не хотел сидеть, поэтому чаще всего она проводила время в обществе своего портфеля. Отвечать вызвали еще нескольких человек. Марго тут же пришли несколько записок, на которые она усердно писала ответы, дабы помочь девушкам, которые недавно с таким презрением смотрели на нее. Нет, Рита не хотела дружбы с ними, просто она хотела им помочь.
На химии Риту снова вызвали первой и она долго решала на доске сложные уравнения и задачи.
Это был самый обычный день, самые обычные уроки… Но сегодня Марго часто ошибалась в самых простых ответах, потому что мысли ее были далеко от школьной доски. Ведь сегодня была среда…
В каком-то тумане прошли последние два урока, и девушка заторопилась домой. Она быстро собрала книжки с парты, улыбнулась себе под нос и хотела уже пойти в раздевалку, как ее окликнули. Это была лучшая подружка Сони – Лиза. Она весело смотрела на Риту и просила ее подойти. Девушка подчинилась и, опустив голову, подошла к Лизе.
-Послушай, Ритузы, мы тут с девчонками собирались в кафе сходить…
Лиза улыбнулась. Рита недоуменно уставилась на нее. «Неужели меня пригласят в кафе?» ее сердечко встрепенулось и она широко раскрытыми глазами посмотрела на красотку.
-Ну так вот… А сегодня мы должны дежурить… Не уберешься за нас сегодня? А мы тогда за тебя…
Сердце Риты упало. Нет, ее не собираются никуда приглашать. Ну и ладно, не стоило и надеяться…
-Я бы убралась да не могу сегодня у меня…
-Да брось, мы сегодня ну ни как не можем! Уже заказали столик в пиццерии… Обещаю, что мы уберемся в твою очередь.
-Но я правда не мо… - Начала было Рита.
-Ну ладно, спасибо, мы побежали! – Лиза вульгарно хлопнула девушку по плечу и унеслась вслед за своими подругами.
Марго расстроено поглядела ей вслед. Но делать было нечего: классная руководительница всегда очень ругалась, когда кабинет был неубран.
С тяжелым сердцем девушка подмела и вымыла грязный пол, который начал весело переливаться, отражая хмурое небо, вытерла доску, подняла все стулья. Закончив уборку, она с ужасом посмотрела на часы: половина пятого! Она бегом выскочила из кабинета, понеслась вниз по лестнице, проскочила уборщицу, которая начала кричать ей, что бегать запрещено и, быстро одевшись, выбежала на улицу.
Теплело. Белый утренний снег теперь стал грязно-серым. Он лип к сапогам, мешая идти. С неба сыпалась белая крупа, которая больно щелкала по лицу. Рита быстро поднялась на лифте и позвонила в квартиру. Дверь распахнулась, на пороге стояла Лина.
-Привет. – радостно поприветствовала ее Рита.
-Ну здрасьте. – хмуро ответила подруга и вернулась в свою комнату.
Марго поняла, что Алина была не одна, поэтому не обрадовалась приходу подруги. Она сняла сапоги и пальто, надела тапочки и тихонько прошла в кухню. Так и есть: на столе две чашки с остывшим чаем, обед не готов. Рита быстро поставила сковороду на огонь и, потирая обмороженные пальцы, присела на стул и закрыла глаза.
ОН весело смеялся, манерно разводя руками. Потом он встал, подошел к пианино и стал наигрывать какую-то веселую песенку. Марго начала притопывать в такт.
-Эй! Ты хочешь, чтоб твоя яичница сгорела? – послышался недовольный оклик из соседний комнаты.
Марго открыла глаза и принюхалась. Старая, покрытая несмываемым жиром сковородка начала гореть и из кухни шел слабый запах гари, но у Лины был прекрасный нюх.
-Тоже мне, «парфюмер»… - недовольно протянула Марго и бросила на сковороду курочек масла. Она опять забылась, задумалась… Опять «ОН».
Марго уже поняла, что дальше это продолжаться не может. Она должна это сделать. И она сделает это сегодня. Уже больше года, приезжая на занятия, она подходила к нему, смотрела преданными глазами, даже открывала рот, чтобы сказать заветную фразу, но… Ей так это и не удавалось.
Приготовив себе подгоревшую яичницу, Марго долго обдумывала, что же будет сегодня. Мысленно она проходила весь путь от станции метро до кабинета, при этом все ее нутро сжималось от страха. Но вот она подходит к нему и, глядя в глаза…
Хлопнула входная дверь. Рита оглянулась. В кухню вошла растрепанная, но очень довольная Лина. Она ухмыльнулась, глядя на задумчивую подругу и достала из шкафчика пакетик чипсов.
-Знаешь, я после этого всегда такая голодная! – удовлетворенно протянула она.
Марго рассеянно кивнула. Ей было сейчас не до рассказов подруги о парнях. Ее глаза стало неожиданно жечь. Она быстро поднялась и вышла в свою комнату.
-Ну что? Красотка? – с мрачным удовлетворением спросила она сама себя, натянув старый свитер и потертые джинсы. – Еще поплачь, чтоб лицо красными пятнами покрылось. – Она хмуро бросила в портфель свои чешки, положила папку с листами, оделась и, не попрощавшись, вышла из дому.
В метро был час пик. Нард толпами вваливался в вагон, протискивался к выходу, толкался и ругался. Рита молча наблюдала за этой картиной и ей казалось, что она смотрит на все это со стороны. Ей было жутко, ее нервы были взвинчены до предела, но это никак не отражалось на ее отношении к грубиянам в метро.
-Девушка! Черт возьми, вы выходите?! – Кто-то разразился длинной тирадой ругательств над самым ухом девушки. Она поспешно пропустила мужчину вперед, невидящим взглядом посмотрев ему в глаза. «И что он понимает в этой жизни? Что ему вообще надо? Он не знает боли, не знает страданий, он вообще ничего не знает.» - отрешенно подумала она.
Небо потемнело. В окнах зажглись первые вечерние огоньки. С неба перестала сыпаться крупа, теперь снег падал мягкими хлопьями, как в известных голливудских фильмах. Марго медленно шла, как будто пытаясь отдалить «момент истины», как она его называла.
Войдя в здание, она поднялась на третий этаж. Консьерж весело с ней поздоровался, а она только промямлила что-то в ответ. Теплый неяркий свет, рассеянный по коридору, мягкий бежевый кавролин, ничто не могло успокоить бешено стучащее сердечко девушки. Сделав глубокий вздох, она вошла в кабинет. Он был там.
Он обернулся, улыбнулся и поздоровался с ней. На секунду ему показалось, что ее лицо сухо, что она о чем-то напряженно думает. Но тут же она посмотрела на него своими большими щенячьими глазами и он понял, что если она и собирается что-то сделать – то расплакаться. Ему она всегда казалась странной, неприятной и довольно примитивной девушкой. У нее всегда был одинаковый просительный взгляд, когда она смотрела на него, она всегда старалась выглядеть больной и загадочной. Ему было невдомек, что она действительно больна. Он всегда удивлялся ее простоте и наивности, а так же тому, как легко она сошлась почти со всеми, кто занимался в этой группе. Она не казалась ему одаренной актрисой: все ее движения, действия, фразы казались слишком посредственными.
А вот сегодня она снова пришла первой. «Сейчас она посмотрит на меня, сядет на стул и прикроет глаза, будто безумно устала…» - раздраженно подумал он.
Марго действительно посмотрела на него, вздохнула, села за парту и подперла голову руками. Украдкой она наблюдала за ним. Вот он снял пальто… Переобулся… Взял листы, стал раскладывать их на парты…
Когда же? Сейчас?! Нет, только не сейчас! – выдохнула она. - После занятия…
И Рита успокоилась. Пришли другие девчонки, начался урок. Они придумывали с подругой пантомиму. Над Марго по-доброму смеялись, она смущенно улыбалась в ответ. Урок пролетел незаметно и в сердце девушки вновь закрались сомнения. Когда последняя подруга вышла из кабинета, она набрала в грудь побольше воздуху и подошла к нему. Он молча улыбался, глядя на нее и ей казалось, что он и так все знает. Она не могла смотреть ему в глаза и, потупившись, встала в полуметре от учителя. Несколько секунд они молчали. Потом он заговорил:
-I guess, you wanna say something.
-I… - ее голос неожиданно охрип. Она взглянула ему в глаза. – I can’t stand it any longer.
Его лицо посерьезнело. Он не ожидал, что Рита когда-нибудь преодолеет барьер и начнет так спокойно говорить по-английски. Что-то необыкновенное было на этом простом некрасивом лице, что встревожило и насторожило его. «Сейчас что-то будет…» - подумал он и спросил:
-What sub, you look like a ghost!
-I always look that way. – Просто ответила она. - And I’ll ask you not to interrupt me. I have to say something very important for me… I suppose, you already know, what I’m going to say.
Он по-прежнему серьезно смотрел на нее.
-Fine. That’s not easy choice. But… I love you. – тихо прошептали ее губы, а сердце, сделав последний резкий скачок, замерло, будто бы испугавшись такой невиданной смелости хозяйки. Глаза заволокло слезами. Марго подняла голову, сквозь слезы пытаясь разглядеть его лицо.
Наступила тяжелая пауза, прерываемая лишь отдаленными голосами. Наконец она ответил.
-One can't tell one's heart what to feel. I can’t love you. My heart belongs to another person. I’m engaged. Sorry.
Марго кивнула. Слезы быстро катились по ее щекам, но она этого не замечала. Она не могла поверить, что это действительно так. Ей хотелось, чтобы он понял глубину ее чувств, прикоснулся к ней, поцеловал ее в горячий лоб. Она повернулась и пошла, спотыкаясь и еле волоча ноги.
Девушка не помнила, как ехала на метро, как добралась до дома, что было потом. У нее сильно болела голова, и ее лихорадило. В ушах отчетливо звучала фраза:
-I’m engaged.
Больше он никогда не видел эту странную неприятную девушку. Он вспоминал о ней с жалостью. Лишь в тот момент, когда она сказала, что любит его, его сердце защемило, и он почувствовал, как она ему нужна.
Просто рассказы Гили
Просто рассказы Гили
Ravenclaw II
"Мой Фрейд"
Посвящается моему другу
В очередной раз терзаю клавиатуру. Говорят, что ничто не вечно… Но я-то знаю, что терпение у клавиатуры – величина абсолютно постоянная и бесконечная. Если величины могут быть бесконечными… Она никогда не скажет мне: «Заткнись. Отвянь. Иди к черту.» Она всегда молча стерпит мои мытарства, за что я ей безумно благодарна. Я мучаю ее днем, чтобы писать ответы на форуме… Мучаю ночью, чтобы писать рассказы. И вот снова ночь. Снова меланхоличное клацание клавиш… Изредка раздается резкий недовольный щелчок мышки… Листаю страницы. Я не пишу стихов, мой стиль сухой и безжизненный… То, что я пишу излишне посредственно… Если, конечно, посредственно может быть излишне. Но я бы хотела. Писать стихи. У меня есть чувства, но нет голоса. Я могу говорить лишь голосами других людей, поэтов и поэтесс. Завидую ли я им? Безусловно… Я никогда не завидовала сильнее, чем теперь, когда я понимаю, что я могу говорить, но сказать не могу…
Я тру слипающиеся глаза. Даже очки не помогают: изображение остается мутным и нечетким. Внезапная вспышка света… Я вижу только белый квадрат перед собой. Просто перегорела лампочка в торшере… Экран продолжает светиться, а по нему все бегут, бегут строчки… На кухне горит свет. Его лучи путаются в темных углах коридора и только их отблески освещают мою комнату… Они игривым блеском повторяют томные изгибы корпуса гитары, давно покрытой пылью. Мы с ней похожи: когда-то говорили чужими словами, чужими мыслями, чужими мелодиями… И вот теперь замолчали.
На стене виднеется темный прямоугольник с лаковой, глянцевитой поверхностью… Свету от лампы не добраться до него… Это – мой Фрейд. Черным по белому, белым по черному… Мой Фрейд.
Хочется кофе. Курить. В комнате нельзя курить… Я достаю зажигалку. Миг… И в моей руке трепещет маленькое живое пламя. Трепещет под струями холодного осеннего воздуха, пробирающегося сквозь щели в деревянных рамах. Мне не хочется отпускать его… Секунда, и мой палец соскальзывает с колесика зажигалки. Лепесток пламени исчезает и мне кажется, что стало темнее, чем обычно. Густая темнота. Плотная бархатная темнота… Снова щелчок, и появляется мой огонек… Он как надежда… Как путь в мир слов, мир песен, мир поэзии… Я быстро подношу кончик сигареты и отвожу глаза. Теперь только сигарета тлеет, светясь изнутри. Затяжка. Глаза застилает витиеватый узор струящегося дыма. Он изгибается, принимая причудливые формы… Вьется, все поднимаясь вверх и вверх, пока не становится прозрачным, наполняя воздух своим теплым табачным запахом. Окурок медленно тлеет в пепельнице, в своем же пепле… В своем же прахе…
Даже сейчас, когда я сижу здесь, в полной темноте, в полном одиночестве, я знаю, что мой Фрейд со мной. Теперь он всегда со мной. Мой Фрейд.
Небо медленно меняет свою краску, растекаясь темно синим… Вчера оно снова плакало… Оно плакало всю ночь напролет. Теперь оно поражает своей ясностью. Слеза младенца… Скоро рассвет. Какое ему дело до времени суток? Я тоже не сплю всю ночь… Нет, я вовсе не страдаю бессонницей. Мне не жаль времени на сон… Я не вижу ночных кошмаров. Я только вижу сны. И я знаю, что это всего лишь очередной сон, сон про мою жизнь. Зачем спать во сне?
Надо выпить кофе. Надо… Только я ведь сплю. И снова вижу блеклый рассвет над домами, его дымка плывет и плывет, проникая в наши окна и наши души. Я кутаюсь в уютный плед, но мне все равно зябко. Эта вечная осень. Она всегда со мной, как и мои сны… А больше у меня ничего и нет. Только мечты… И Мой Фрейд.
Посвящается моему другу
В очередной раз терзаю клавиатуру. Говорят, что ничто не вечно… Но я-то знаю, что терпение у клавиатуры – величина абсолютно постоянная и бесконечная. Если величины могут быть бесконечными… Она никогда не скажет мне: «Заткнись. Отвянь. Иди к черту.» Она всегда молча стерпит мои мытарства, за что я ей безумно благодарна. Я мучаю ее днем, чтобы писать ответы на форуме… Мучаю ночью, чтобы писать рассказы. И вот снова ночь. Снова меланхоличное клацание клавиш… Изредка раздается резкий недовольный щелчок мышки… Листаю страницы. Я не пишу стихов, мой стиль сухой и безжизненный… То, что я пишу излишне посредственно… Если, конечно, посредственно может быть излишне. Но я бы хотела. Писать стихи. У меня есть чувства, но нет голоса. Я могу говорить лишь голосами других людей, поэтов и поэтесс. Завидую ли я им? Безусловно… Я никогда не завидовала сильнее, чем теперь, когда я понимаю, что я могу говорить, но сказать не могу…
Я тру слипающиеся глаза. Даже очки не помогают: изображение остается мутным и нечетким. Внезапная вспышка света… Я вижу только белый квадрат перед собой. Просто перегорела лампочка в торшере… Экран продолжает светиться, а по нему все бегут, бегут строчки… На кухне горит свет. Его лучи путаются в темных углах коридора и только их отблески освещают мою комнату… Они игривым блеском повторяют томные изгибы корпуса гитары, давно покрытой пылью. Мы с ней похожи: когда-то говорили чужими словами, чужими мыслями, чужими мелодиями… И вот теперь замолчали.
На стене виднеется темный прямоугольник с лаковой, глянцевитой поверхностью… Свету от лампы не добраться до него… Это – мой Фрейд. Черным по белому, белым по черному… Мой Фрейд.
Хочется кофе. Курить. В комнате нельзя курить… Я достаю зажигалку. Миг… И в моей руке трепещет маленькое живое пламя. Трепещет под струями холодного осеннего воздуха, пробирающегося сквозь щели в деревянных рамах. Мне не хочется отпускать его… Секунда, и мой палец соскальзывает с колесика зажигалки. Лепесток пламени исчезает и мне кажется, что стало темнее, чем обычно. Густая темнота. Плотная бархатная темнота… Снова щелчок, и появляется мой огонек… Он как надежда… Как путь в мир слов, мир песен, мир поэзии… Я быстро подношу кончик сигареты и отвожу глаза. Теперь только сигарета тлеет, светясь изнутри. Затяжка. Глаза застилает витиеватый узор струящегося дыма. Он изгибается, принимая причудливые формы… Вьется, все поднимаясь вверх и вверх, пока не становится прозрачным, наполняя воздух своим теплым табачным запахом. Окурок медленно тлеет в пепельнице, в своем же пепле… В своем же прахе…
Даже сейчас, когда я сижу здесь, в полной темноте, в полном одиночестве, я знаю, что мой Фрейд со мной. Теперь он всегда со мной. Мой Фрейд.
Небо медленно меняет свою краску, растекаясь темно синим… Вчера оно снова плакало… Оно плакало всю ночь напролет. Теперь оно поражает своей ясностью. Слеза младенца… Скоро рассвет. Какое ему дело до времени суток? Я тоже не сплю всю ночь… Нет, я вовсе не страдаю бессонницей. Мне не жаль времени на сон… Я не вижу ночных кошмаров. Я только вижу сны. И я знаю, что это всего лишь очередной сон, сон про мою жизнь. Зачем спать во сне?
Надо выпить кофе. Надо… Только я ведь сплю. И снова вижу блеклый рассвет над домами, его дымка плывет и плывет, проникая в наши окна и наши души. Я кутаюсь в уютный плед, но мне все равно зябко. Эта вечная осень. Она всегда со мной, как и мои сны… А больше у меня ничего и нет. Только мечты… И Мой Фрейд.
Ravenclaw II
"Пикник у обрыва"
Посвящается моему любимому
Тоска. Я ощущаю, как она давит мне на плечи, стараясь пригнуть к земле. Одинока ли я?.. Что вы… Я стою в кругу из двух десятков серых шаров. Они шевелятся, медленно перетекая из одного места в другое, они тихо шуршат о чем-то. Неужели я – одна из них? Так же медленно и лениво? Я знаю только одно: я – белый шар. Какой меня видят эти серые шары? Я не знаю… Ветер треплет траву. Низкое, грозовое небо… Отсюда мне видна маслянистая чернь. Она медленна и ленива. Она движется. Река? Под ногами холодная твердь. Земля. Десять шагов – и обрыв. Медленно и лениво приближаюсь к нему. Десять шагов, девять… Шуршит сухая трава, осыпая меня летящей крупой семян. Восемь… Серые шары. Два приближаются ко мне. Еще секунда. Один из них оказался нежно-розовым. Анечка… Второй еще далеко. От него исходит неприятное волнительное сияние. Я сжимаюсь, надеясь, что эти живые лучи не достанут меня. Нежно-розовый шар испускает протяжный, щемящий сердце звук. Тихий свист… Как будто ветер в листьях осины. Семь, шесть. От толпы серых шаров отделяется еще один. Он громко скрипит, уверенно двигаясь в мою строну. Он тоже не серый. Он ярко-синий, с желтыми вкраплениями. Как же я раньше этого не увидела? Кис. Кис… Он теплый и немного грубоватый, как шерстяной плед. Этот ярко-синий заполняет собой все мое пространство, врывается в него. Он окутывает меня своим теплом и на секунду мне кажется, что это не простой безликий шар. Желтые вкрапления сияют манящим светом, увлекая меня за собой. Нет. Нет! Пять… Розовый шар тоже совсем рядом. Прости, Анечка… Четыре. Самый красивый. Серебристо-голубой, с черными разводами. Он изящно поднимается с земли и неспешно движется к обрыву. Десять… Ветер неистовствует, ревет, воет среди желтой, пожухшей массы. Низкое темное небо. Все ниже к нам. Все ниже. Девять, восемь… Я слышу, как хрустят иссохшие стебельки подорожника под его ногами. Я слышу его тихое дыхание, чувствую холод… Шесть… Слишком близко. Розовый и синий шары расступаются, и блекнут рядом с ним. Синий тихо шипит, меняя окраску на бледно-желтый. Ему нечего сказать. Зачем? Зачем?! Зачем… Пять, четыре. Он поравнялся со мной. От него веет холодом. Его блестящая поверхность кажется сделанной изо льда. Я чувствую, как мои органы внутри съежились от этого холода. И ветер… Продирает до костей. Изо рта идет пар. Три… Два… Не уходи! Слова вырываются наружу струйкой чуть теплого воздуха… Молчи. Молчи всегда. Ведь на самом деле они видят тебя черным шаром. Они сторонятся тебя. Все, кроме него. Он видит, что внутри тебя горит белый огонек, освещая черную оболочку серым сиянием. Он не боится. Один… Слышно, как скрипит песок под его упругими подошвами. Как щелканье стрелки секундомера: Четыре, три, два, один…Один шаг. Иногда люди уходят. Навсегда. Мы не взялись за руки, не сказали друг другу ни слова. Мы вместе шагнули в пропасть.
Посвящается моему любимому
Тоска. Я ощущаю, как она давит мне на плечи, стараясь пригнуть к земле. Одинока ли я?.. Что вы… Я стою в кругу из двух десятков серых шаров. Они шевелятся, медленно перетекая из одного места в другое, они тихо шуршат о чем-то. Неужели я – одна из них? Так же медленно и лениво? Я знаю только одно: я – белый шар. Какой меня видят эти серые шары? Я не знаю… Ветер треплет траву. Низкое, грозовое небо… Отсюда мне видна маслянистая чернь. Она медленна и ленива. Она движется. Река? Под ногами холодная твердь. Земля. Десять шагов – и обрыв. Медленно и лениво приближаюсь к нему. Десять шагов, девять… Шуршит сухая трава, осыпая меня летящей крупой семян. Восемь… Серые шары. Два приближаются ко мне. Еще секунда. Один из них оказался нежно-розовым. Анечка… Второй еще далеко. От него исходит неприятное волнительное сияние. Я сжимаюсь, надеясь, что эти живые лучи не достанут меня. Нежно-розовый шар испускает протяжный, щемящий сердце звук. Тихий свист… Как будто ветер в листьях осины. Семь, шесть. От толпы серых шаров отделяется еще один. Он громко скрипит, уверенно двигаясь в мою строну. Он тоже не серый. Он ярко-синий, с желтыми вкраплениями. Как же я раньше этого не увидела? Кис. Кис… Он теплый и немного грубоватый, как шерстяной плед. Этот ярко-синий заполняет собой все мое пространство, врывается в него. Он окутывает меня своим теплом и на секунду мне кажется, что это не простой безликий шар. Желтые вкрапления сияют манящим светом, увлекая меня за собой. Нет. Нет! Пять… Розовый шар тоже совсем рядом. Прости, Анечка… Четыре. Самый красивый. Серебристо-голубой, с черными разводами. Он изящно поднимается с земли и неспешно движется к обрыву. Десять… Ветер неистовствует, ревет, воет среди желтой, пожухшей массы. Низкое темное небо. Все ниже к нам. Все ниже. Девять, восемь… Я слышу, как хрустят иссохшие стебельки подорожника под его ногами. Я слышу его тихое дыхание, чувствую холод… Шесть… Слишком близко. Розовый и синий шары расступаются, и блекнут рядом с ним. Синий тихо шипит, меняя окраску на бледно-желтый. Ему нечего сказать. Зачем? Зачем?! Зачем… Пять, четыре. Он поравнялся со мной. От него веет холодом. Его блестящая поверхность кажется сделанной изо льда. Я чувствую, как мои органы внутри съежились от этого холода. И ветер… Продирает до костей. Изо рта идет пар. Три… Два… Не уходи! Слова вырываются наружу струйкой чуть теплого воздуха… Молчи. Молчи всегда. Ведь на самом деле они видят тебя черным шаром. Они сторонятся тебя. Все, кроме него. Он видит, что внутри тебя горит белый огонек, освещая черную оболочку серым сиянием. Он не боится. Один… Слышно, как скрипит песок под его упругими подошвами. Как щелканье стрелки секундомера: Четыре, три, два, один…Один шаг. Иногда люди уходят. Навсегда. Мы не взялись за руки, не сказали друг другу ни слова. Мы вместе шагнули в пропасть.
Ravenclaw II
Этот Маскарад
(Написано давно, но помню все, как сейчас)
Бывало ли так, что вас переполняли мысли, а как только вы брали в руки карандаш и клочок бумаги, были не способны написать больше двух строчек?
Случалось ли вам смотреть в глаза подростка и видеть глаза взрослого, уставшего от замкнувшегося круга жизни?
Произносили ли вы самую краткую фразу в своей жизни, которая заставляет трепетать сердца двоих?
Слышали ли вы то, как четко, но мягко ложится первый слог, а второй тихо растворяется в собственной бесполезности?
Говорили ли вы ее в пустоту, понимая, что лишь пустота может ее понять?
Видели ли вы багровый снег, истоптанный миллионами сапог?
Как блеклое солнце, затянутое мутной пеленой садится за горизонт?
Просили ли вы прощения за то, что являлось смыслом вашей жизни?
Подставляли ли вы лицо и руки холодному рассветному сиянию на заре зимы?
Чувствовали, как ветер надувает вашу куртку куполом, треплет и спутывает волосы, целует закрытые веки?
Смешивалось ли в вас желание и страх, смех и горесть, боль и наслаждение?
Верили ли, в настоящие чудеса?
Ходили ли босиком по мокрой от дождя траве, когда солнце весело играет лучами, переливаясь в дорожных лужах?
Смеялись ли сквозь слезы, когда сердце щемило от разлуки?
Целовали ли жесткие обветренные губы, покрытые солеными морскими брызгами?
Танцевали ли босиком на холодном паркете под звуки саксофона?
Зарывали лицо в густую гриву лошади?
Падали на колени, в исступлении моля простить вас?
Глядя на звездное небо, видели как переливается россыпь звезд на темном бархате?
Лили ли слезы по пустякам, уткнувшись в надежное плечо друга?
А теперь просто скажите мне: жили ли вы?
(Написано давно, но помню все, как сейчас)
Бывало ли так, что вас переполняли мысли, а как только вы брали в руки карандаш и клочок бумаги, были не способны написать больше двух строчек?
Случалось ли вам смотреть в глаза подростка и видеть глаза взрослого, уставшего от замкнувшегося круга жизни?
Произносили ли вы самую краткую фразу в своей жизни, которая заставляет трепетать сердца двоих?
Слышали ли вы то, как четко, но мягко ложится первый слог, а второй тихо растворяется в собственной бесполезности?
Говорили ли вы ее в пустоту, понимая, что лишь пустота может ее понять?
Видели ли вы багровый снег, истоптанный миллионами сапог?
Как блеклое солнце, затянутое мутной пеленой садится за горизонт?
Просили ли вы прощения за то, что являлось смыслом вашей жизни?
Подставляли ли вы лицо и руки холодному рассветному сиянию на заре зимы?
Чувствовали, как ветер надувает вашу куртку куполом, треплет и спутывает волосы, целует закрытые веки?
Смешивалось ли в вас желание и страх, смех и горесть, боль и наслаждение?
Верили ли, в настоящие чудеса?
Ходили ли босиком по мокрой от дождя траве, когда солнце весело играет лучами, переливаясь в дорожных лужах?
Смеялись ли сквозь слезы, когда сердце щемило от разлуки?
Целовали ли жесткие обветренные губы, покрытые солеными морскими брызгами?
Танцевали ли босиком на холодном паркете под звуки саксофона?
Зарывали лицо в густую гриву лошади?
Падали на колени, в исступлении моля простить вас?
Глядя на звездное небо, видели как переливается россыпь звезд на темном бархате?
Лили ли слезы по пустякам, уткнувшись в надежное плечо друга?
А теперь просто скажите мне: жили ли вы?
Ravenclaw II
Не знаю... Нигде не выкладывала...
"Последний закат"
Посвящается тому же любимому
От стен пахло свежим срубом и смолой. Было душно. Кровать казалась слишком мягкой. По коже бежали струйки пота… А может, это были мурашки. Мне было жутко, потому что я с каждой секундой чувствовала его приближение. Мать казалось подавленной: видимо, она тоже чувствовала надвигающуюся бурю. Хлопнула входная дверь. Терраса длинной всего в три шага… Как же долго, как долго длятся эти две секунды… Нечем дышать. Я уже вижу, как сейчас откроется дверь. Как он войдет. Слышны тихие шаги, потом такое же тихое прикосновение ладонью к двери. Сердце делает бешеный скачок. По спине струится холодный пот. Дверь медленно бесшумно открывается. Я зажмуриваюсь, боясь поднять на него глаза. Наконец тишина становится настолько гнетущей, что я невольно раскрываю веки. Ничего. Слава Богу, пока еще ничего. Он стоит. Смотрит на мать. Я знаю, что ему нужно, но я не понимаю, почему он выбрал ее. Медленно встаю, тихо, крадучись подхожу к нему. Нет, он не обращает на меня внимания: невидящим взглядом неотрывно смотрит на мать. Не делай этого… Не надо… Кладу руку ему на плечо. Он не замечает. Он в оцепенении, как хищник, перед броском. Провожу пальцами по воротнику кожаного плаща. Осторожно прижимаюсь к нему. Не тронь ее, возьми лучше меня, если это нужно… Он поворачивает голову ко мне, видит в моих глазах слезы. Нет, я не плачу… Я медленно опускаю голову, боясь взглянуть в эти глаза. Еще крепче. Еще ближе. Он все понял. Мы движемся по кругу, как в ритуальном танце. Шелестят полы его черного плаща, задевая мои босые ноги. Прости, мама, я должна спасти тебя. Я слишком люблю тебя. И его. Он поворачивает меня лицом к окну. Стоит, прижавшись ко мне. Ледяной человек. Нет, дорогой, ты ведь не человек… Слезы застилают мне глаза, но я вижу багровое небо, узкую полоску студенистого заката. Охряные деревья… Черные контуры домов… И только тишина. Теперь я не слышу его дыхания, только звук спокойно стучащего сердца. Моего. Ты все понял… Ты все решил. Ты согласен… Слеза катится по щеке, но я не могу плакать. Я тоже согласна. Я хочу сказать: «Да», но из груди вырывается только хриплый свист. Поворачиваюсь и, не глядя на него, киваю. Слезы одна за одной катятся из глаз, но я даже не могу их отереть – он крепко сжимает мои запястья своими ледяными пальцами. Как в последний раз я смотрю в его глаза. Глаза, которые когда-то о чем-то так робко молчали, а потом… Потом рассказали мне, что любовь существует. И что это – моя последняя любовь… Глаза его холодны, так же, как и руки… Я знаю, что ты не любишь меня. Но сейчас я нужна тебе. Ты уже поверил, что тебе нужна я, а не моя мать. Прошу, сделай это. Я не верю в бесконечность. Но я верю в свои слова. И я готова сделать это. Он наклоняется и запечатляет на моих губах холодный поцелуй. Последний поцелуй. И вот я снова вижу закат… Он все рдеет, как зыбкая гладь воды в осенний дождливый день. Его руки расстегивают застежку на моем тугом воротнике, и я с наслаждением вдыхаю этот душный, густой воздух. В последний раз. Его волосы мягко щекочут мне шею. Нет, мне не страшно… Не страшно… Ведь я не верю в бесконечность. Теперь его холодные губы мягко прикасаются к моей коже. Боль. Резкая, быстрая, как пуля боль. Она пронзает мне шею. Я не теряю сознание, я чувствую, как его губы нежно ласкают укушенную плоть. Он слизывает кровь, текущую по шее и оставляющую на отвороте моей рубашки багряно-коричневые следы. Следы моего последнего заката. Наконец все закончилось. Боль ушла. Исчезло сладостное ощущение настоящего момента, ощущение твердой почвы под ногами, запах смолы... Исчезло все. В один миг. Я посмотрела на него, силясь улыбнуться. Он стоял, опершись на дверной косяк, он такой же чужой, как всегда. Дотронулась до воротника, пропитанного свежей кровью и почувствовала, что ранка закрылась. Только на месте прокуса осталось два бугорка – следы клыков. Наконец он поднимает на меня свои тусклые глаза. Что со мной? Я попыталась вдохнуть, но не смогла… Быстрым уверенным шагом я подошла к нему. Пусть, пусть ты меня не любишь. Но я отдала тебе себя, ты должен отплатить мне за это. Я приподнялась на цыпочки, обхватила его шею руками и коснулась губами его губ. Теперь они мне не показались холодными, как несколько мгновений назад. Я не почувствовала холода. Отпустив его, я с ужасом отпрянула. В его глазах не было больше моего отражения.
"Последний закат"
Посвящается тому же любимому
От стен пахло свежим срубом и смолой. Было душно. Кровать казалась слишком мягкой. По коже бежали струйки пота… А может, это были мурашки. Мне было жутко, потому что я с каждой секундой чувствовала его приближение. Мать казалось подавленной: видимо, она тоже чувствовала надвигающуюся бурю. Хлопнула входная дверь. Терраса длинной всего в три шага… Как же долго, как долго длятся эти две секунды… Нечем дышать. Я уже вижу, как сейчас откроется дверь. Как он войдет. Слышны тихие шаги, потом такое же тихое прикосновение ладонью к двери. Сердце делает бешеный скачок. По спине струится холодный пот. Дверь медленно бесшумно открывается. Я зажмуриваюсь, боясь поднять на него глаза. Наконец тишина становится настолько гнетущей, что я невольно раскрываю веки. Ничего. Слава Богу, пока еще ничего. Он стоит. Смотрит на мать. Я знаю, что ему нужно, но я не понимаю, почему он выбрал ее. Медленно встаю, тихо, крадучись подхожу к нему. Нет, он не обращает на меня внимания: невидящим взглядом неотрывно смотрит на мать. Не делай этого… Не надо… Кладу руку ему на плечо. Он не замечает. Он в оцепенении, как хищник, перед броском. Провожу пальцами по воротнику кожаного плаща. Осторожно прижимаюсь к нему. Не тронь ее, возьми лучше меня, если это нужно… Он поворачивает голову ко мне, видит в моих глазах слезы. Нет, я не плачу… Я медленно опускаю голову, боясь взглянуть в эти глаза. Еще крепче. Еще ближе. Он все понял. Мы движемся по кругу, как в ритуальном танце. Шелестят полы его черного плаща, задевая мои босые ноги. Прости, мама, я должна спасти тебя. Я слишком люблю тебя. И его. Он поворачивает меня лицом к окну. Стоит, прижавшись ко мне. Ледяной человек. Нет, дорогой, ты ведь не человек… Слезы застилают мне глаза, но я вижу багровое небо, узкую полоску студенистого заката. Охряные деревья… Черные контуры домов… И только тишина. Теперь я не слышу его дыхания, только звук спокойно стучащего сердца. Моего. Ты все понял… Ты все решил. Ты согласен… Слеза катится по щеке, но я не могу плакать. Я тоже согласна. Я хочу сказать: «Да», но из груди вырывается только хриплый свист. Поворачиваюсь и, не глядя на него, киваю. Слезы одна за одной катятся из глаз, но я даже не могу их отереть – он крепко сжимает мои запястья своими ледяными пальцами. Как в последний раз я смотрю в его глаза. Глаза, которые когда-то о чем-то так робко молчали, а потом… Потом рассказали мне, что любовь существует. И что это – моя последняя любовь… Глаза его холодны, так же, как и руки… Я знаю, что ты не любишь меня. Но сейчас я нужна тебе. Ты уже поверил, что тебе нужна я, а не моя мать. Прошу, сделай это. Я не верю в бесконечность. Но я верю в свои слова. И я готова сделать это. Он наклоняется и запечатляет на моих губах холодный поцелуй. Последний поцелуй. И вот я снова вижу закат… Он все рдеет, как зыбкая гладь воды в осенний дождливый день. Его руки расстегивают застежку на моем тугом воротнике, и я с наслаждением вдыхаю этот душный, густой воздух. В последний раз. Его волосы мягко щекочут мне шею. Нет, мне не страшно… Не страшно… Ведь я не верю в бесконечность. Теперь его холодные губы мягко прикасаются к моей коже. Боль. Резкая, быстрая, как пуля боль. Она пронзает мне шею. Я не теряю сознание, я чувствую, как его губы нежно ласкают укушенную плоть. Он слизывает кровь, текущую по шее и оставляющую на отвороте моей рубашки багряно-коричневые следы. Следы моего последнего заката. Наконец все закончилось. Боль ушла. Исчезло сладостное ощущение настоящего момента, ощущение твердой почвы под ногами, запах смолы... Исчезло все. В один миг. Я посмотрела на него, силясь улыбнуться. Он стоял, опершись на дверной косяк, он такой же чужой, как всегда. Дотронулась до воротника, пропитанного свежей кровью и почувствовала, что ранка закрылась. Только на месте прокуса осталось два бугорка – следы клыков. Наконец он поднимает на меня свои тусклые глаза. Что со мной? Я попыталась вдохнуть, но не смогла… Быстрым уверенным шагом я подошла к нему. Пусть, пусть ты меня не любишь. Но я отдала тебе себя, ты должен отплатить мне за это. Я приподнялась на цыпочки, обхватила его шею руками и коснулась губами его губ. Теперь они мне не показались холодными, как несколько мгновений назад. Я не почувствовала холода. Отпустив его, я с ужасом отпрянула. В его глазах не было больше моего отражения.
Ravenclaw II
Антирассказ
Всем и никому
Неужели я пишу рассказы? Эти пустые, бездушные фразы, якобы наполненные смыслом, который никому не понятен? Если вы ищите в моих словах какой-то подтекст, скрытый смысл – то напрасно. Все предельно просто. Мне должно быть горько и обидно за то, что мои слова называют этим омерзительным словом «рассказ». Это звучит чопорно, вычурно, фальшиво. Нет, господа хорошие, я не пишу рассказов. У меня даже и мысли не возникало сесть и написать рассказ. И пусть когда-то я грешила этим, но теперь все иначе. Вы читаете мои «рассказы» и я знаю это. Вы не можете ничего сказать после их прочтения. И я знаю, почему мои слова не удостаиваются даже порицания. Глупая девчонка. Таких писак, как ты – миллионы. Они не выставляют свои работы на показ, они не просят славы. Они просто живут в своем мире. И ты тоже когда-то жила. Ты знала, что такое истина, отличала правду ото лжи, не знала сомнения. И вот однажды, поливая свою Розу, ты увидела, что живешь не на астероиде Б-612, а на планете Земля. И так был совершен первый твой шаг в никуда: в твой закрытый ото всех ветров Город прибыло Сомнение. И чем дольше Оно прибывало там, тем неуютнее ты чувствовала себя на Земле. Здесь люди смеялись, когда им было грустно, срывали на других злость, скрывали свою душу под ехидной маской. Ты больше не знала, что же такое истина, ты не могла понять, где правда, а где ложь. Тебе нужно было понять, то, что понять было нельзя. Тогда ты решила, что если люди прочтут твою жизнь, твою душу, еще не оскверненную злобой, жадностью и похотью, они поймут тебя. Но как бы открыта и добра ты не была с людьми, как бы ни старалась помочь им, они отталкивали тебя, смеялись и издевались над тобой. Взявшись за руки к тебе пришли Депрессия и Неверие. Ты никогда не знала их и поэтому очень удивилась, проснувшись однажды утром и горько заплакав в подушку. Неверие крепко обняло тебя за плечи, и ты перестала верить людским словам. Теперь ты ждала только последнего гостя – Отчаяние. Но его не было… Сомнения не переставали терзать тебя ни днем ни ночью, Неверие сделало замкнутой и нелюдимой, а Депрессия – измученной и несчастной. Но Отчаяние все не было. В твоей душе долго еще горел тонкий лучик Любви, который не позволял тебе умереть. Ты с заботой и любовью поливала свою Розу, пела ей песни, рассказывала о том, что творилось в твоей душе. Но однажды ее не стало. Просто не стало… Сомнения, Неверие и Депрессия устроили карнавальное чествие в честь их нового короля – Горя. А ты… Ты осталась совсем одна. Тебе было некому поверить свои беды, не с кем даже поговорить. Человеческая Жестокость не смогла сломить тебя, но Смерть… Она сделала тебя лишь чахлым растеньицем, в котором уже нет любви, нет надежды, только одно… Только одно не давало тебе умереть. Это было Отчуждение. Самое хмурое, непонятное чувство, которое неожиданно стало твоим стержнем. И ты стала подстать ему – хмурой, молчаливой и серой, как рассеянный свет от далекого фонаря. Над тобой смеялись – ты молчала, восхищались – опускала глаза. Ты стала никем, но в тоже время – собой. Люди бегут от Одиночества, но вы с ним стали как брат и сестра. Вы не представляли жизнь друг без друга. Ты делилась с ним всем, а оно тебя внимательно и молчаливо слушало. Ты никогда не знала о том, что давно сошла с ума, просто не замечала ничего, что происходит вне тебя. Скорлупа была слишком толстой, чтоб через нее пробивался свет. И тогда ты стала писать свою жизнь. Просто писала то, что видела и чувствовала. Твои видения были странными и бессвязными. На них не обращали внимания, как на бредни выжившей из ума. Но ты хотела, чтоб тебя поняли и услышали твое бормотание. Ты выставила свою жизнь напоказ, на всеобщий суд. Твою жизнь сочли историями, высосанными из пальца, чванливо выставленными в мир. Их опошлили, назвав «рассказиками», и многозначительно молчали, воздерживаясь от обсуждения.
Их не нужно обсуждать. Это просто моя жизнь, как бы пафосно и глупо это ни звучало. Правда, теперь я и сама называю это «рассказами». Я поверила вам, что моя жизнь – это рассказ.
Всем и никому
Неужели я пишу рассказы? Эти пустые, бездушные фразы, якобы наполненные смыслом, который никому не понятен? Если вы ищите в моих словах какой-то подтекст, скрытый смысл – то напрасно. Все предельно просто. Мне должно быть горько и обидно за то, что мои слова называют этим омерзительным словом «рассказ». Это звучит чопорно, вычурно, фальшиво. Нет, господа хорошие, я не пишу рассказов. У меня даже и мысли не возникало сесть и написать рассказ. И пусть когда-то я грешила этим, но теперь все иначе. Вы читаете мои «рассказы» и я знаю это. Вы не можете ничего сказать после их прочтения. И я знаю, почему мои слова не удостаиваются даже порицания. Глупая девчонка. Таких писак, как ты – миллионы. Они не выставляют свои работы на показ, они не просят славы. Они просто живут в своем мире. И ты тоже когда-то жила. Ты знала, что такое истина, отличала правду ото лжи, не знала сомнения. И вот однажды, поливая свою Розу, ты увидела, что живешь не на астероиде Б-612, а на планете Земля. И так был совершен первый твой шаг в никуда: в твой закрытый ото всех ветров Город прибыло Сомнение. И чем дольше Оно прибывало там, тем неуютнее ты чувствовала себя на Земле. Здесь люди смеялись, когда им было грустно, срывали на других злость, скрывали свою душу под ехидной маской. Ты больше не знала, что же такое истина, ты не могла понять, где правда, а где ложь. Тебе нужно было понять, то, что понять было нельзя. Тогда ты решила, что если люди прочтут твою жизнь, твою душу, еще не оскверненную злобой, жадностью и похотью, они поймут тебя. Но как бы открыта и добра ты не была с людьми, как бы ни старалась помочь им, они отталкивали тебя, смеялись и издевались над тобой. Взявшись за руки к тебе пришли Депрессия и Неверие. Ты никогда не знала их и поэтому очень удивилась, проснувшись однажды утром и горько заплакав в подушку. Неверие крепко обняло тебя за плечи, и ты перестала верить людским словам. Теперь ты ждала только последнего гостя – Отчаяние. Но его не было… Сомнения не переставали терзать тебя ни днем ни ночью, Неверие сделало замкнутой и нелюдимой, а Депрессия – измученной и несчастной. Но Отчаяние все не было. В твоей душе долго еще горел тонкий лучик Любви, который не позволял тебе умереть. Ты с заботой и любовью поливала свою Розу, пела ей песни, рассказывала о том, что творилось в твоей душе. Но однажды ее не стало. Просто не стало… Сомнения, Неверие и Депрессия устроили карнавальное чествие в честь их нового короля – Горя. А ты… Ты осталась совсем одна. Тебе было некому поверить свои беды, не с кем даже поговорить. Человеческая Жестокость не смогла сломить тебя, но Смерть… Она сделала тебя лишь чахлым растеньицем, в котором уже нет любви, нет надежды, только одно… Только одно не давало тебе умереть. Это было Отчуждение. Самое хмурое, непонятное чувство, которое неожиданно стало твоим стержнем. И ты стала подстать ему – хмурой, молчаливой и серой, как рассеянный свет от далекого фонаря. Над тобой смеялись – ты молчала, восхищались – опускала глаза. Ты стала никем, но в тоже время – собой. Люди бегут от Одиночества, но вы с ним стали как брат и сестра. Вы не представляли жизнь друг без друга. Ты делилась с ним всем, а оно тебя внимательно и молчаливо слушало. Ты никогда не знала о том, что давно сошла с ума, просто не замечала ничего, что происходит вне тебя. Скорлупа была слишком толстой, чтоб через нее пробивался свет. И тогда ты стала писать свою жизнь. Просто писала то, что видела и чувствовала. Твои видения были странными и бессвязными. На них не обращали внимания, как на бредни выжившей из ума. Но ты хотела, чтоб тебя поняли и услышали твое бормотание. Ты выставила свою жизнь напоказ, на всеобщий суд. Твою жизнь сочли историями, высосанными из пальца, чванливо выставленными в мир. Их опошлили, назвав «рассказиками», и многозначительно молчали, воздерживаясь от обсуждения.
Их не нужно обсуждать. Это просто моя жизнь, как бы пафосно и глупо это ни звучало. Правда, теперь я и сама называю это «рассказами». Я поверила вам, что моя жизнь – это рассказ.
Ravenclaw II
Ведь я все равно пишу.
Прощай.
А мы во сне зовем их, как в бреду.
Асфальты топчем юны и упруги,
А на прощанье – стискиваем руки.
И руки обещают нам «приду».
Вадим Егоров
Как больно бывает. Кажется, что сердце разорвется на куски. А вместо этого – стоишь и молчишь, как ни в чем не бывало. Чьи-то руки обнимают тебя. И это даже похоже на что-то настоящее. Пусть даже эти ладони были бы горячими, как раскаленные угли, они бы были для меня ледяными. Дружба, любовь… Неужели это просто слова? Нет. Нет. Любовь – только слово. А дружба… Она есть. Настоящую дружбу не почувствуешь. Друзей мало. Один – два… Все остальное – простоя фальшь. И когда однажды лишаешься друга – это так же больно, как потерять родного. Как потерять все. Я искусала губы в кровь, но я не заплачу, потому что знаю, что тебе не легче, чем мне. Тебе тоже нечего сказать. Руки дрожат. Мы не станем плакать, нам нельзя показать, что расставание – это так больно. Умолять бесполезно. Твое решение. И я тебя понимаю. Но разве от этого легче? Ребенок… Нет, ты не ребенок, ты – кошка, которая гуляет сама по себе. «Они приходят к нам, когда у нас в глазах не видно боли. Но боль пришла – их нету боле. В кошачьем сердце нет стыда.» Плакать легко, когда знаешь, что все, кто тебе дорог когда-нибудь тебя бросят или умрут. Гораздо сложнее сдержать слезы. А ведь мы с тобой – одно целое. Это даже не дружба, не любовь. Ты никогда не задумывалась об этом, я тоже. Мы с тобой полные противоположности. И пусть они говорят сколько угодно. Нас не любят. Для них – мы грязь. А ведь за тебя я отдала бы свою жизнь. Простилась бы с ней не задумываясь. Потому что я не вижу свою жизнь без тебя. И я верю, что верно и обратное. Потому что ты – это я. А кроме тебя у меня нет друзей. Любовь… Это пустое. Это не я. Тебе я не могу поверить свою любовь. Ты не знаешь почему? Потому что это – единственное, что может встать между нами… Это разлучило нас, но мы навсегда останемся голосами друг друга. Как часто я слышала твои слова и понимала, что это говорю я. Мы были зеркальным отражением одного и того же. Друг напротив друга мы делали все наоборот, но отражали самих себя. Теряя тебя я сама становлюсь тенью. За что? За что ты так со мной? Прости… Ведь это не твоя вина. А даже отчасти – моя. Но ты этого не знаешь. И если я скажу – тебе это покажется вздором. А ведь и вправду – вздор… Глупо винить себя. Судьба. Рок. Любовь. И мы с тобой где-то посредине. Зачем мы вмешались в эту неразбериху, которая теперь вихрем закрутила нас и разнесла в разные стороны? Мы – как соринки. Забавно… Жизнь свела нас, соединила в одно целое, а потом – поставила между нами то, что никак не могло бы стать между нами. Глупость. Совпадение. Рок. Да, тот самый пресловутый Рок. У тебя дрожат руки. Ты плачешь. Нет, значит, все-таки это моя вина. Не смотри на меня так. Да, больно. Нестерпимо больно. «Ты поплачь, и сразу станет легче» - говорю я себе. «Посмотри на звезды». Когда теперь мы еще вот так просто будем стоять здесь, в этой комнате, которая похожа на головную боль колустрофоба? Как ты говоришь? «С этим синим освещением мы все похожи на трупики» Так? Зачем я вспоминаю это сейчас? Я плачу. Крепко стискиваем руки. Мы обещаем друг другу. Этими объятиями и рукопожатиями. Мы обещаем. И растворяемся в тумане слез. Мы обещаем то, что никогда не сможем выполнить. Прощай.
Прощай.
А мы во сне зовем их, как в бреду.
Асфальты топчем юны и упруги,
А на прощанье – стискиваем руки.
И руки обещают нам «приду».
Вадим Егоров
Как больно бывает. Кажется, что сердце разорвется на куски. А вместо этого – стоишь и молчишь, как ни в чем не бывало. Чьи-то руки обнимают тебя. И это даже похоже на что-то настоящее. Пусть даже эти ладони были бы горячими, как раскаленные угли, они бы были для меня ледяными. Дружба, любовь… Неужели это просто слова? Нет. Нет. Любовь – только слово. А дружба… Она есть. Настоящую дружбу не почувствуешь. Друзей мало. Один – два… Все остальное – простоя фальшь. И когда однажды лишаешься друга – это так же больно, как потерять родного. Как потерять все. Я искусала губы в кровь, но я не заплачу, потому что знаю, что тебе не легче, чем мне. Тебе тоже нечего сказать. Руки дрожат. Мы не станем плакать, нам нельзя показать, что расставание – это так больно. Умолять бесполезно. Твое решение. И я тебя понимаю. Но разве от этого легче? Ребенок… Нет, ты не ребенок, ты – кошка, которая гуляет сама по себе. «Они приходят к нам, когда у нас в глазах не видно боли. Но боль пришла – их нету боле. В кошачьем сердце нет стыда.» Плакать легко, когда знаешь, что все, кто тебе дорог когда-нибудь тебя бросят или умрут. Гораздо сложнее сдержать слезы. А ведь мы с тобой – одно целое. Это даже не дружба, не любовь. Ты никогда не задумывалась об этом, я тоже. Мы с тобой полные противоположности. И пусть они говорят сколько угодно. Нас не любят. Для них – мы грязь. А ведь за тебя я отдала бы свою жизнь. Простилась бы с ней не задумываясь. Потому что я не вижу свою жизнь без тебя. И я верю, что верно и обратное. Потому что ты – это я. А кроме тебя у меня нет друзей. Любовь… Это пустое. Это не я. Тебе я не могу поверить свою любовь. Ты не знаешь почему? Потому что это – единственное, что может встать между нами… Это разлучило нас, но мы навсегда останемся голосами друг друга. Как часто я слышала твои слова и понимала, что это говорю я. Мы были зеркальным отражением одного и того же. Друг напротив друга мы делали все наоборот, но отражали самих себя. Теряя тебя я сама становлюсь тенью. За что? За что ты так со мной? Прости… Ведь это не твоя вина. А даже отчасти – моя. Но ты этого не знаешь. И если я скажу – тебе это покажется вздором. А ведь и вправду – вздор… Глупо винить себя. Судьба. Рок. Любовь. И мы с тобой где-то посредине. Зачем мы вмешались в эту неразбериху, которая теперь вихрем закрутила нас и разнесла в разные стороны? Мы – как соринки. Забавно… Жизнь свела нас, соединила в одно целое, а потом – поставила между нами то, что никак не могло бы стать между нами. Глупость. Совпадение. Рок. Да, тот самый пресловутый Рок. У тебя дрожат руки. Ты плачешь. Нет, значит, все-таки это моя вина. Не смотри на меня так. Да, больно. Нестерпимо больно. «Ты поплачь, и сразу станет легче» - говорю я себе. «Посмотри на звезды». Когда теперь мы еще вот так просто будем стоять здесь, в этой комнате, которая похожа на головную боль колустрофоба? Как ты говоришь? «С этим синим освещением мы все похожи на трупики» Так? Зачем я вспоминаю это сейчас? Я плачу. Крепко стискиваем руки. Мы обещаем друг другу. Этими объятиями и рукопожатиями. Мы обещаем. И растворяемся в тумане слез. Мы обещаем то, что никогда не сможем выполнить. Прощай.
Ravenclaw II
Ничто в жизни не имеет значения. Но мне это слишком тяжело дается... Хочется жить и чувствовать, что живешь, а не просто цинично существовать. Жизнь - это больно. Иногда бывает обидно, что твои чувтсва ничего не значат. Чувствовть и переживать - гораздо сложнее, чем отгородится ото всего сарказмом.
Ravenclaw II
А мне так проще... Для тебя твои чувства многое значат... следовательно они что-то значат 
И ничто не мешает чувствовать ленивое течение жизни... мне больше нравится моя неверландия 
... там проще, ну и что что это самообман и бегство от суровой реальность мне безразлично...
И ничто не мешает чувствовать ленивое течение жизни... мне больше нравится моя неверландия ... там проще, ну и что что это самообман и бегство от суровой реальность мне безразлично...Ученик Рэйвенкло, второй курс
