Страница 1 из 1

Работа #4. Радость, которую не может вместить мир. (Angst, General)

Добавлено: 11 ноя 2019 15:03
Actani
Автор: пока не раскрывается (в рамках конкурса)
Выбранная тема: обезумевший персонаж.
Название: Радость, которую не может вместить мир.
Рейтинг: PG
Размер: мини
Пейринг: ГП, СС
Жанр: Angst, General
Фандом: Гарри Поттер
Предупреждения: попытка убийства.

Аннотация:
Два героя потеряли память, разум и самих себя - и очнулись в мире магглов. Обретут ли они там смысл жизни? И стоит ли ради этого убивать?



Радость, которую не вместит мир


Это было так же странно,
как если бы Снейп начал
раздавать ученикам конфеты.
«Гарри Поттер и Философский камень»

Но в конце концов он получает покой
Из интервью Джоан Роулинг

Ноющая боль в правой части лба привычно усиливалась к вечеру. Но сейчас это не имело значения. Сегодня снова придёт тот человек – и он наконец сделает то, ради чего живёт на свете.

Он не помнил, как и почему оказался в этом городе, с документами на имя Гарольда Паркера, небольшой суммой наличных в кармане и банковской картой, на которой числилась весьма приличная сумма. Не помнил, откуда взялась та небольшая квартира, в которой он жил. Работу он нашёл сам – просто зашёл в службу трудоустройства и взял первую попавшуюся вакансию. Управляющий аттракционами в городском парке. Директор парка, пожилая дама с коротким ежиком волос медного цвета, приставила его к самому шумному и популярному аттракциону – русским горкам. Ему нравилось. Он почему-то любил поезда, даже такие, не настоящие, как в этом парке.

Его прошлое словно утянуло полностью в какую-то чёрную дыру, остались лишь смутные отголоски. Девушка с копной каштановых волос, которая тревожно повторяла непонятное слово – хорракс, что ли, или хокрус. Рыжие люди … много рыжих людей, их хмурые лица ... Но что всё это значило, он не понимал.

Гораздо сильнее его тревожило ощущение пустоты. Он чувствовал, что в его жизни должна быть какая-то цель. Так было всегда, вот это он точно знал. Но в чём заключалась эта цель, он не мог сказать – пока не появился тот человек.

Тот человек не был тем, кем казался. Он был плохим. Он совершил худшее преступление на свете, в этом не могло быть никаких сомнений. Гарольд Паркер, как бы его ни звали на самом деле, точно знал, что так оно и есть, хотя не помнил, что именно тот человек сделал.

Его нужно было убить – ради этого и жил на свете человек с документами на имя Гарольда Паркера. Ради того, чтобы избавить мир от зла, воплощённого в этой худой сутулой фигуре.

Гарольд видел того человека почти каждый день. Неловкий тип в нелепой одежде – серый потертый плащ явно не по размеру, серые брюки топорщились уродливыми складками. Он двигался странно, словно рывками – то ли спина повреждена, то ли с ногами что-то. Тёмные с проседью волосы висели слипшимися сосульками, худое костистое лицо казалось болезненным, большой нос крючком выглядел одновременно зловеще и карикатурно, словно у старой ведьмы из детской книжки. Он катил перед собой тележку со старыми книгами. Время от времени он останавливался, вынимал из тележки старые газеты, расстилал их на скамейке, а порой и просто на асфальте, и аккуратно раскладывал на них книги. Гарольд однажды подошёл посмотреть – чего там только не было: классика, детективы, пособия по садоводству и этикету … Все изданы давно, но выглядят прилично, в прочных переплётах и даже пахнут как новые, только что напечатанные книги. Тип вроде как любил этот запах – время от времени подносил книгу к глазам (видел он плохо, постоянно щурился), втягивал воздух своим ведьминским носом и кривил губы в странной улыбке, совершенно не подходящей к его жестким чертам. Притворялся даже перед самим собой, вот как. Не мог он на самом деле ничего любить, кроме тёмных и злых дел.

Но его самого в этом городе любили, вот в чём фокус. Охотно покупали у него эти никчёмные книжки – и то правда, отдавал он их за бесценок, совсем дёшево. Раскланивались с ним, норовили что-нибудь подарить – старые вещи или хотя бы кусок домашнего пирога. Он брал, не отказывался, иногда дарил в ответ какую-нибудь книжку. Дети, увидев его тележку, бежали к нему – он доставал из карманов своего безразмерного плаща кулёк с дешёвыми карамельками и раздавал им. Когда Гарольд впервые это увидел, он пришёл в ужас – тот человек мог раздавать только отравленные конфеты, это было так же несомненно, как то, что за чертовой осенью следует чертова зима. Но остановить детей почему-то не решился. Он ждал, что кто-нибудь из них умрёт, и тогда он покарает мерзавца прямо здесь – но спустя несколько дней те же самые дети бежали к той же тележке, и Гарольд ничего не мог доказать. Очевидно, этот тип травил детей каким-то очень медленным ядом. Ничего, скоро он заплатит за всё.

Он таскал к себе бомжей. Гарольд так и не решился проследить за ним до самого его дома, но, очевидно, именно туда он направлялся в компании очередного оборванного, грязного и чаще всего нетрезвого субъекта. Для чего они ему нужны – пытать, убивать, разделывать на котлеты? Можно было предположить что угодно, если бы те же самые бомжи наутро не бродили по городу, причём выглядели значительно лучше. Самого же типа никто никогда пьяным не видел – стало быть, бомжи ему не требовались и в качестве собутыльников.

И что особенно мило – он был преданным клиентом Гарольда. Каждую пятницу он оставлял свою тележку около ограды – никому и в голову не приходило её трогать – и шёл в парк. Он медленно бродил по дорожкам, заложив руки за спину, словно арестант на прогулке. Останавливался, смотрел на скачущих по деревьям белок, иногда угощал их арахисом. Подолгу сидел на скамейках, иногда с рожком мороженого, чаще без. Подходил к пожилому мужчине в очках, игравшему на скрипке, или к девчушке с разноцветными волосами, бренчавшей на гитаре и охрипшим голоском певшей что-то очень бунтарское. Внимательно слушал, потом опускал монету в шляпу. И под занавес позволял себе прокатиться на какой-нибудь карусели. Причём чаще всего выбирал именно ту карусель, которая находилась на попечении Гарольда.

Он легко умещался на сиденье – русские горки предназначались не для малышей, напротив, детей до 12 лет пускали на них только с родителями. Заворачивался плотнее в свой дурацкий плащ. Когда Гарольд запускал карусель, словно замирал в ожидании чего-то необыкновенного. А потом поезд стремительно летел вниз – и тип проносился мимо Гарольда, слипшиеся пряди волос, поднятые ветром, торчат, как иглы на дикобразе, глаза закрыты, а лицо … лицо настолько исполнено покоя и блаженства, что Гарольд содрогался от омерзения. Как можно так лгать, лгать каждой черточкой, каждым нервом? Тот человек никогда не знал ни покоя, ни радости – в этом Гарольд был уверен. Даже злу он не мог по-настоящему радоваться – наверняка приелось.

Но сегодня – сегодня наконец всё закончится. Сегодня пятница.

Тип явился перед самым закрытием – очень удачно. Как обычно, совершил свой променад по парку, влез на гарольдову карусель, покатался. Забрал свою тележку и пошел куда-то своей дерганой походкой. Гарольд закрыл карусель и пошёл за ним.

Тип направлялся к домам, лепившимся вокруг давно закрытой целлюлозно-бумажной фабрики – большинство из них были брошены, хозяева, потеряв работу, уехали прочь. Очевидно, в одном из таких домов он и жил.

Район был безлюдным, а у Гарольда в кармане лежала превосходная удавка. Догнать типа не составляло труда – он тащился медленно, видимо, устал за день.

Неожиданно тип остановился, обернулся к Гарольду и спросил:
- Вы идёте ко мне?
Гарольд растерялся. Он не планировал разговаривать с типом. Но отступать было некуда.
- Я … д-да. Видите ли …
- Можете ничего не объяснять, - Тип снова повернулся к нему спиной и толкнул тележку. – Мой дом вон там. – Он кивнул на небольшой домик, выкрашенный местами облезшей зелёной краской.

Гарольд понимал, что сейчас самое время исполнить задуманное – но любопытство взяло верх. Какие секреты скрывает этот невзрачный дом?

Тип оставил тележку снаружи и толкнул кривоватую дверь – она не была заперта. Из темноты тут же раздалось негромкое укоризненное мяуканье.
- Минни, - сказал тип, - я принёс молоко.

Он шагнул куда-то вбок. Чиркнула спичка, и пламя нескольких свечей осветило небольшую комнату, которая явно служила и гостиной, и кухней, и спальней, и кабинетом. Большой стол в центре комнаты, несколько стульев вокруг, газовая плита, шкафчики на стенах, небольшие тумбочки под ними, узкий диван, больничного вида кровать, шкаф в углу – вот и вся обстановка.

Небольшая серая кошечка с коричневыми полосками поперёк спины крутилась возле ног типа. Тот достал откуда-то из плаща бутылку молока, налил в плошку и поставил на пол.

Гарольд огляделся. Свечи, газовая плита – всё это было большой удачей. Нетрудно будет замести следы, устроив пожар, когда всё будет закончено.

Его внимание привлекла какая-то фотография на голой стене, приклеенная кусочком скотча – точнее, обрывок фотографии. На ней была изображена красивая молодая женщина с рыжими волосами и изумрудного цвета глазами, которая показалась Гарольду странно знакомой.
- Кто это? – спросил он.

Женщина на фотографии улыбнулась и помахала ему рукой. Гарольд недоумённо встряхнул головой – показалось? Ноющая боль справа становилась всё сильнее – возможно, из-за этого у него начались галлюцинации?
- Не знаю, - ответил тип. – Это единственная вещь, которая была у меня, когда я оказался в больнице – не считая обломков какой-то деревяшки, их просто выбросили. А эту фотографию отдали мне, когда выписывали. Думали, это поможет мне что-нибудь вспомнить.
- Мне показалось, она движется.
- Да, - усмехнулся тип мягко и беззлобно. – Чудеса случаются, не так ли?
«Не хватало ещё, чтобы ты заговорил, как эти проповедники с брошюрами» - подумал Гарольд.
- Почему вы попали в больницу? – спросил он.
- Меня подбросили к ним на порог – точнее, как мне любезно сообщили сотрудники больницы, моё мертвое тело. Его потащили в морг – но не дотащили, по дороге я открыл глаза, сильно напугав санитаров.
- А что произошло до того, как вы попали в больницу?
Тип покачал головой.
- Я ничего не помню. Даже своего имени. В больнице меня окрестили, разумеется, Джон Доу. – Он усмехнулся криво, но снисходительно, словно с пониманием относился к столь незатейливому юмору. – После того, как меня выписали, я счёл не вполне удобным носить такое имя, но и не стал придумывать что-то кардинально новое – в конце концов, какая разница.
- Так как же вас зовут?
- Джон Доусон.

Гарольд мог поклясться, что типа точно звали не Джоном – у него было совершенно другое имя, которое Гарольд не мог вспомнить, как и своё собственное.
- У меня есть хлеб и сыр, - сказал так-называемый-Доусон. – И яблоки. Я сделаю чай, и если хотите, могу пожарить картошку - кажется, она ещё не закончилась.
- Спасибо, я обойдусь хлебом и сыром, - Гарольд ответил прежде, чем сообразил: он только что согласился разделить трапезу с человеком, которого собирается убить. Но он действительно был голоден и к тому же не хотел раньше времени навлекать на себя подозрения.

Доусон сделал бутерброды, заварил чай и разлил по чашкам. Гарольд долил в чашку молока из бутылки и спросил:
- А как вы оказались здесь?
- Сначала после выписки я жил в приюте для бездомных – но … там было не очень хорошо. – По лицу Доусона пробежала тень, и Гарольд понял: его там обижали. Тот человек, которым он на самом деле являлся, хотя, возможно, и не помнил об этом – или умело притворялся? – не был тем, кто снёс бы хоть одну обиду, не отомстив самым жестоким образом. В этом Гарольд был убеждён так же твёрдо, как и в том, что тот, кто сидел напротив него и ел хлеб с сыром, совершил худшее преступление на свете.
- Я ушёл оттуда и пришел сюда, - продолжал Доусон. – Нашёл этот дом и поселился в нём. А потом я нашёл Минни. Она лежала возле развалин – там, ближе к фабрике – и пищала от голода. А ещё у неё ослабели задние лапки, и она двигалась … ну, примерно как я, только хуже. – Он дёрнул уголком рта. - Я её выходил, и теперь она прекрасно передвигается. – Он нагнулся и почесал за ухом кошку, которая, мурлыкая, тёрлась об его тощие лодыжки, торчащие из штанин.
- А книги?
- Кое-что я находил в брошенных домах, потом покупал на дворовых распродажах. Я придумал состав, - он кивнул на котёл, стоящий на плите, - который делает старые книги … ну, такими, словно их только недавно напечатали. Они даже пахнут свежей типографской краской, как новые. – Он улыбнулся. – А потом я отыскал возле фабрики переплётный станок и стал делать книгам новые переплёты. – Он указал на станок, стоящий в углу на невысоком столике, который Гарольд раньше не заметил.
- Не слишком доходное дело.
- Не слишком. Но мне хватает. И мне нравится моя жизнь и моя работа.

Гарольд сжал челюсти. Если Доусон не врал … но он в любом случае не имел права на такую жизнь, которая бы ему нравилась. И вообще ни на какую жизнь.
- Я постелю вам на кровати, а сам лягу на диване, - сказал Доусон. – Я устал и хотел бы уснуть.

Он вынул из шкафа чистое бельё, застелил кровать, бросил на диван подушку и плед, лёг, сняв только плащ и обувь, и вскоре звучно засопел. Кошка устроилась у него в ногах.
Гарольд задумался. Использовать удавку было проблематично – он просто не сумеет как следует захлестнуть её вокруг шеи лежащего человека. Душить руками? Это неприятно – и он не был уверен, что у него хватит сил. Открыть газ и запереть дверь снаружи? А если он проснётся и вылезет в окно? Нет, это было ненадёжно.
Оставался единственный способ. Конечно, не идеальный – но ничего лучшего в существующих условиях не найдёшь. Перерезать горло.
Гарольд открыл один из ящиков в тумбочке и обнаружил там несколько прекрасно отточенных ножей. Интересно, зачем они нужны хозяину? Впрочем, сейчас это уже не имело значения.

Гарольд взял один из ножей и подошел к дивану. Во сне лицо Доусона не было таким бесстрастным, как днём – брови хмурились, губы недовольно кривились. Видимо, спящий был тем, прежним человеком – что ж, тем справедливее было то, что сейчас произойдёт.
Гарольд занёс нож – и в этот момент Доусон открыл глаза.
- Вы хотите меня убить? – с любопытством спросил он.
Гарольд отшатнулся. Вот к этому он не был готов.
- Я почему спрашиваю, - спокойно продолжал Доусон, - кто-то уже пытался это сделать. Случайно не вы?
И указал пальцем на своё горло, покрытое жуткими уродливыми шрамами.

Гарольд выронил нож. Это был не тот человек. У того человека не могло быть таких шрамов.
Зато был другой человек, у которого они могли быть. Он был хороший – Гарольд знал это так же точно, как и то, что тот, первый, был плохой. Но он умер, этот другой человек.
Значит, Доусон не был ни тем, ни другим. Он был просто Доусоном.

Гарольд сел на стул и уронил голову на руки. Ноющая боль снова усилилась, а пустота внутри росла, угрожая поглотить его сознание целиком.
Доусон поднялся с дивана и сел напротив него.
- Почему вы хотели меня убить? – спросил он. В его голосе не было ни злости, ни осуждения – он словно интересовался важными новостями.
- Я … я думал, вы тот человек, который совершил ужасное преступление …
- Какое преступление?
- Я не помню. Но я знаю, оно самое худшее на свете …
- Возможно, я действительно его совершил, - спокойно заметил Доусон. – Я ведь ничего не помню. И вы пытались убить меня за это – отсюда эти шрамы.
Гарольд покачал головой.
- Нет, - сказал он. – Это не я. Я никогда прежде не пытался никого убить.
- В самом деле, мистер Поттер?
Гарольд вздрогнул.
- Как вы меня назвали?
- Поттер. Разве вас не так зовут?
- Я не знаю. По документам я Гарольд Паркер – но я не знаю, настоящее ли это имя. Я тоже не помню своё прошлое, до того момента, как попал в этот город.
- Значит, мы оба не знаем, кто мы такие, - резюмировал Доусон. – Превосходно.
- Когда вы так говорите, - замети Гарольд, - мне кажется, что я всё-таки знал вас. Только не пойму, что именно я о вас знаю. Вы словно раздваиваетесь.
- Возможно, раздваиваюсь не я, а то, что вы обо мне думаете.
- Неважно. – Гарольд помотал головой. – Я больше не знаю, для чего мне жить. Я жил ради того, чтобы убить вас. А вы оказались не тем.
- Если вы всё-таки решите меня убить, - серьёзно сказал Доусон, - прошу вас позаботиться о Минни. Её уже однажды бросили, и я бы не хотел, чтобы она снова осталась одна.
- Нет, я не могу вас убить. Вы не тот человек. И моя жизнь больше не имеет смысла.
- Почему? – спросил Доусон. На этот раз в его голосе не слышалось праздное любопытство, как тогда, когда он спрашивал, почему Гарольд хотел его убить. Он хмурился, как во сне. – Вы ведь тот молодой человек, который управляет каруселью, да? Русские горки.
Гарольд кивнул.
- У вас прекрасная работа, - неожиданно горячо сказал Доусон. – Вы знаете, что чувствуют люди на ваших горках? Радость, которую не может вместить целый мир. Она идёт от чистого сердца и потому не знает границ. И её можно получить всего за несколько пенсов.
- И в этом есть смысл?
- Разумеется, - уже бесстрастно ответил Доусон. – Давайте спать.
- Как я могу … после того, что пытался сделать …
- После этого вы просто обязаны дать мне наконец выспаться. Ложитесь. Голова прошла?
- Да, - Гарольд с удивлением ощутил, что боль действительно исчезла, впервые за многие месяцы. – Откуда вы узнали?
- Вы весьма характерно морщились и потирали лоб. Спокойной ночи.
Доусон задул свечи и лег.

Гарольд свернулся клубком под одеялом и, прежде чем уснуть, подумал, что у него всё-таки есть цель. Он хочет узнать правду о себе и о Доусоне. Хочет вспомнить, кто он такой. Может быть, он найдёт ту девушку, говорившую непонятные слова, и тех рыжих людей. И вернёт себе свою настоящую жизнь. И Доусону тоже … хотя ему, кажется, нравится его жизнь. С этой мыслью он провалился в глубокий сон, и ему ничего не снилось.

А Доусон лежал и думал о том, что он не сказал Гарольду.
Он действительно не помнил своё прошлое. Но он помнил некоторых людей из этого прошлого.
Он помнил женщину на фотографии – и даже помнил, что это движущееся изображение называется «колдография». Он не помнил имени – но знал, что любил её и до сих пор любит.
Он помнил старика с белой бородой и синими глазами, помнил их внимательный взгляд сквозь очки-половинки – и знал, что почитал и любил этого человека как учителя и отца.
Он помнил, что и с женщиной, и со стариком было связано какое-то горькое чувство, боль и вина – но все это ушло, исчезло без следа.
Он помнил и других людей – не имена, но лица. Кто-то из них обидел его, кого-то обидел он сам – но и это тоже ушло и больше не имело значения.
И, конечно, он помнил Гарольда – этого юнца, которого он назвал Поттером. Он знал, что мальчишка и раньше хотел его убить – не тогда, когда он получил те шрамы на шее, раньше. Но этого нельзя было допустить. Доусон не боялся смерти – но мальчик не должен был стать убийцей.

Доусону действительно нравилась его жизнь – но смерть была для него приобретением, как для того человека в старой книге, которая частенько попадала к нему в руки, требуя починки. Потому что они ждали его там - те люди, которых он помнил. Радость, которую не мог вместить целый мир, ждала его там.

И поезд на карусели Гарольда, который так ему нравился, был лишь тенью того поезда, который однажды домчит его к ним быстрее, чем он успеет произнести своё забытое имя.