Afterlife писал(а): ↑13 июн 2022 02:40
Никто не говорит, что их быть не должно. Вам говорят, что эта работа не связана с состраданием. У тех, кто занимается этим профессионально, возникает профессиональная деформация. Эти люди привыкают к тактической игре.
Напротив. У этих людей самоотверженности больше, чем у других бойцов. Если бы тот же Снейп делал то, что хотелось ему - он бы мог покончить со всем, после смерти Лили, как и желал сделать. Он мог бы выступить против Лорда в открытую и погибнуть, как погибли многие из его жертв. Он мог бы отказаться от требования Дамблдора убить его - заставить его тот не мог никак. Но он думал не о себе.
...Это было часто равносильно тому, чтобы самому содрать с себя заживо кожу, вывернуть ее наизнанку, снова напялить и при этом улыбаться. Делать вид, будто ты не испытываешь мук и все твое существо не содрогается от непреодолимой потребности сейчас, сию минуту, отомстить. И отомстить не за себя — за других!
Но он такой, какой он есть, со всеми своими достоинствами и недостатками, достиг высоты, на которую его нацелили по карте битвы с тайными службами врага. И если он уйдет с нее, враг снова сможет наносить отсюда свои удары. Значит, волей обстоятельств его жизнь - это не просто одна жизнь, а много человеческих жизней, и поэтому он не имеет права распоряжаться ею, как своей личной собственностью. И у него хватало выдержки неуязвимо вести себя среди врагов, быть необличимым для них. Но порой его охватывало такое чувство, будто прикрывающая его спасительная "броня" невыносимо раскаляется от огня жгучей ненависти. Накаленные гневом сердца, защитные доспехи Вайса сжигали Белова, но он не имел права сбросить их: это значило бы не только погибнуть, но и провалить дело. А без отдыха носить на себе эти раскаленные доспехи, все время оставаться в них становилось выше его сил. Это давалось ему путем огромного насилия над собой - ему все время приходилось мучительно сдерживать себя. Это походило иногда на добровольное заточение в тесной одиночной камере. Это было невыносимое духовное, замкнутое одиночество.
Железные защитные доспехи жгли его. У него ни на что не было душевных сил. Он ничего не мог поделать с собой, и порой ему чудилось, что он сходит с ума. Он ловил себя на том, будто издалека, внимательно, пытливо и презрительно наблюдает за собой со стороны, слышит свой голос, когда тот обсуждает с администрацией лагеря все детали. Но это не человек, это говорящий манекен.
Как манекен, он шагает к воротам в сопровождении свиты из местного начальства. Перед тем как сесть в машину, подает начальнику руку. Руку манекена в перчатке. И вдруг его с непреодолимой силой охватывает желание, чтобы этот манекен поднял свою руку, затянутую в перчатку, и с той же насмешливой улыбкой, растопырив пальцы, судорожно стиснул их на тощей шее врага... Теперь в страшном, отторженном от всех одиночестве он должен пережить все, что видел этот манекен. И преодолеть муку, чтобы не повторилось больше это раздвоение, это хотя и облегчающее душу, но опасное наваждение. Если бы он мог вести себя здесь так, поступать так, как поступали его соратники - действовать, он находил бы в этих прямых действиях спасительную разрядку от сверхчеловеческого напряжения душевных сил, воли, нервов. Но прямое, с оружием в руках действие стало для него запретной зоной. Он уже несколько раз рисковал жизнью, нарушая свой долг. Больше он не имеет права так поступать. И нет такого обезболивающего средства, которое могло бы уберечь душу от страданий, ярости, гнева, когда он, повинуясь своему долгу, обязан совершать самоотверженный подвиг самообладания. Неучастие в спасении жертв словно превращается в соучастие в преступлении против них - это было самое ужасное...
Человек с душой и сердцем не может не чувствовать этого. И чтобы такое выносить - надо иметь очень много и мужества и самоотверженности. И срывы все равно происходят - как тот же Снейп сорвался, когда попал в Джорджа Сектумсемпрой, спасая Люпина.